Как занимались любовью в средние века. Сергей Кочеров История любви. Любовь в средние века
В этой заметке я, конечно, не претендую на полное раскрытие темы: очень уж она обширна. Просто изложу некоторые факты, которые нужно принимать к сведению, когда мы рассматриваем сюжеты истории средневековья.
Во-первых, брак никакого отношения к любви не имел. С римских времён и до Высокого Средневековья брак был исключительно гражданским институтом, заключавшимся в высшем сословии с помощью юридических процедур (заключение контракта), а в других сословиях и вообще «по-простому» (вплоть до умыкания невест). Движущей силой всегда был расчёт, и не только у аристократов: завладеть хорошим приданым, укрепить дружбу с другим правителем или вилланом из соседней деревни.
В пятнадцатом веке развитие частной спальни оказало большое влияние на секс. Это, вероятно, сделало секс более частым, а также привело к увеличению числа партнеров. Историки Германии и Франции относятся к периоду как «возраст ублюдков». С реформацией в шестнадцатом веке сексуальность в мире брака Руджерио значительно изменилась. Хотя секс в браке ранее был грехом, хотя и второстепенным, реформация привела к идеям о том, что супружеская любовь, взаимное удовольствие и желание, а также расширение брака могут быть достигнуты с помощью половой жизни или получить выгоду от нее.
Общеупотребимым церковным таинством брак стал на Западе веках в 12-м - 13-м, а в Византии - на рубеже 13-го и 14-го веков (на Руси примерно тогда же). Но это не вызвало дерационализацию семейных отношений. Христианская церковь имела совершенно определённое мнение на этот счёт: мужчины и женщины создают семьи только для того, чтобы продолжать род человеческий. Заниматься плотской любовью ради получения удовольствия - большой грех (потому противозачаточные средства, если я не ошибаюсь, под запретом у католиков до сих пор); к жене следует относиться с уважением, и не более, поскольку любовь к ней отвлекала бы христианина от главного - любви к Богу. Священники избавлялись от такого соблазна, принося обет безбрачия.
Хотя умеренность по-прежнему была рекомендована, и секс за пределами брака все еще осуждался, секс стал частью романтической романтики, когда брак основывался на романсе, а не на семейных интересах. Протестантское отношение к сексуальности основывалось на более широкой системе убеждений о семье. Подобно тому, как идеи реформирования подчеркивали важность личности, так и протестантизм поощрял усиленное чувство семьи как дискретной единицы. Когда-то глубоко укоренившаяся в родстве и общинных сетях, ядерная семья, возникшая в этот период, была независимой организацией, «маленьким содружеством», которым управлял ее собственный патриарх, и отражая политическую единицу государства.
Женились и выходили замуж очень рано: брачный возраст для мужчин наступал в 14 лет, для женщин - в 12, но помолвки заключались ещё раньше, когда жених и невеста были совсем детьми. Таким образом, у молодёжи не было никакой возможности хоть немного поучаствовать в выборе пары - чтобы подобранный родителями вариант был если не привлекательным, то хотя бы терпимым. Правда, члены высокопоставленных семей в любом случае не видели своих невест до свадьбы. Иногда это приводило к очень неприятным казусам, когда выяснялась полная сексуальная несовместимость новобрачных.
Однако для других социальных групп любовь стала одним из элементов выбора помощника. Однажды замуж, мужьям и женам было предложено научиться любить друг друга, значительный отход от более старого идеала внебрачной и безответной придворной любви. В развратническом мире Руггерио жили проститутки, сексуальные преступники и извращенцы, а также содомиты. Проституция была широко распространена в эпоху Возрождения, и во всех крупных городах их можно было найти в большом количестве.
На более профессиональном уровне англичанин, который жил недалеко от Лондона, мог посетить публичные дома в Саутварке, в безопасности, зная, что они находятся под солидной юрисдикцией архиепископа Кентерберийского и епископа Винчестерского. Проституция частного предпринимательства процветала в Европе с незапамятных времен, и ничто ее правители не смогли добиться успеха.
Этим, наверное, объясняется тёмная история со второй женитьбой Филиппа-Августа - на Ингеборге Датской, которая после первой же брачной ночи отправилась в заточение, а жених начал поиски новой невесты; московский князь Семён Гордый не смог довести до конца свой второй брак, поскольку ему чудилось, будто жена пахнет мертвечиной; Лешко Чёрный прожил жизнь в вынужденно целомудренном браке с Агриппиной Ростиславной.
Хотя термин «содомит» имел разные коннотации в эпоху Возрождения, он включал практику гомосексуализма. Однако, содомия также включала другие виды деятельности, такие как скотство и общее развращение. Недавняя стимулирующая дискуссия о «историческом строительстве гомосексуалиста»касается проблемы того, когда мы теперь называем «гомосексуальными людьми», стали идентифицировать себя как «другую»категорию, и когда общество стало воспринимать их как отдельное меньшинство.
С началом Возрождения существовали запреты на содомию, но они не были строго соблюдены. В четырнадцатом веке различные законы о борьбе со содомией были введены в действие северо-итальянскими городскими государствами. Эти постановления заложили основу для большей европейской тенденции к светскому законодательству о борьбе с содомией в пятнадцатом веке. Хотя наказание первоначально было слабым, в Венеции 15-го века, содомия была «одним сексуальным преступлением, когда суровый язык и суровое наказание совпали».
Но чаще случалось иначе: мужчина исправно делал жене детей, а для утех находил других женщин, как правило, простого звания. Писателям 19-го века оставалось придумывать романтические истории об Агнессе Сорель, о Бланке Ланчия (матери Манфреда), о прекрасной еврейке Эстер, рожавшей бастардов Казимиру Третьему, и о других подобных персонажах. Не уверен, что в этом контексте стоит говорить о любви: монархам были нужны развлечения, а красивые простолюдинки, конечно, не могли отказать им в этом. Вассалы не видели в этом ничего плохого - до тех пор, пока любовницы и бастарды их сеньоров не оказывались в опасной близости к престолу. А тогда начинались бунты: галицкие бояре сожгли заживо любовницу Ярослава Осмомысла Настасью и заставили своего господина вернуться к жене. Но некоторым бастардам всё-таки удавалось получить престол в порядке исключения. Так пришли к власти Трастамарский дом в Кастилии, Авиза и Браганца в Португалии. Кстати, Елизавета Петровна родилась вне брака, но на престол взошла, а Романовы-Голштейн-Готторпские происходят от её старшей сестры Анны, тоже незаконнорождённой.
В течение пятнадцатого века в Италии также было проведено несколько антисодоматических чисток, наиболее заметным был эпизод Савонаролы во Флоренции. Кажется, что эти чистки произошли по двум причинам. Во-первых, практика содомии первоначально считалась слегка оцененным шагом на пути к гетеросексуальности взрослых. Однако «растущее осознание и страх перед гомосексуальной субкультурой кристаллизовало восприятие того, что некоторые продолжают предпочитать гомосексуализм гетеросексуальности по мере взросления».
Во-вторых, многие люди пришли, чтобы связать содомию с чумой. Они считали, что практика содомии вызвала гнев Божий, проявляющийся как повторяющиеся вспышки чумы. Была также проблема снижения численности населения в Италии, пораженной чумой. Люди смотрели вниз на такие практики, как содомия в обществе, которое испытывало трудности с сохранением размножения на постоянном уровне.
Вот женщины в своей личной жизни были намного более ограничены. Это понятно: наследников они должны были рожать именно от мужей. К тому же женщина - виновница грехопадения, «сладкое зло», управляющее миром. От неё требовалось соблюдение единственной заповеди, универсальной для феодальной эпохи: женщина должна была сохранять верность мужу. На той же верности, как ни странно, была основана и куртуазная любовь. У настоящего рыцаря должна быть дама сердца, и в качестве таковой часто выбирали жену сюзерена, делая её объектом платонического обожания. Дама сердца=сеньора; любовь оказывалась разновидностью вассалитета, подобно религии (мы же помним, как умирающий Роланд вручал перчатку Богу, своему верховному сюзерену). Мужу дамы не о чем было беспокоиться: поклонники его жены сохраняли верность и ему, ничего не требуя от любимой. Всё, что получил от королевы Гвиневры Ланселот (если верить куртуазной версии сюжета), - один-единственный поцелуй. И тот был подарен ему после принесения вассальной присяги.
Все эти факторы связаны с созданием новой, более враждебной атмосферы для тех, кто решил заниматься содомией. Итальянские власти предприняли ряд мер в попытке ограничить практику содомии. Они включали официальное спонсорство проституции, новые и более суровые законы для тех, кто поймал практикующие содомию, и более эффективное полицейское наблюдение.
Как и в других случаях на протяжении всей истории, несмотря на то, что система регулирования пыталась предотвратить содомию, практика продолжалась. Для женщин в средние века создание особого статуса для Девы Марии в церкви было очень важным. Прибыв из Византии, культ Богородицы был привезен в Европу в двенадцатом веке людьми, возвращающимися с крестовых походов. Ее популярность росла, и до четырнадцатого века она занимала очень важное место в пантеоне Церкви. Это облегчало прогресс женщин, поскольку «на протяжении многих веков Западная Церковь приравнивала женщин к Еве, архитектору человеческого крушения; когда Ева наконец уступил Марии в четырнадцатом веке, все женщины выиграли».
Правда, были у этого сюжета и другие версии. Некоторые пишут, что доблестного рыцаря застали в постели с женой его короля, из-за чего Ланселоту пришлось перебить кучу народа. Изольда тоже была замужем - за королём Марком, но всё же полюбила Тристана и отдалась ему. Для автора романа эта любовь безусловно греховна, и она приводит героев к ужасному концу, но важно отметить, что они ни в чём не виноваты: случайно выпили приворотное зелье, предназначавшееся для Изольды и Марка, и с тех пор ничего не могли с собой поделать. Несчастный случай, если можно так выразиться.
Бернард, многие цистерцианские аббатства были созданы. Монахи цистерцианского ордена были посвящены Деве, носившей белый цвет в ее честь. Они также начали строить специальные часовенки ей в своих соборах. К тринадцатому столетию сочетание поклонения девственнице и лирике любви превратило Мэри в идеальный архетип женской добродетели. Хотя ее образ первоначально был довольно придворным, влияние францисканцев в четырнадцатом и пятнадцатом столетиях превратило Святую Деву в защитника и мать бедных и забитых.
В то время как церковь помогала имиджу женщин, она также удерживала их в положении неполноценности. Одним из самых влиятельных авторов позиции Церкви по сексу и женщинам был Фома Аквинский. Его позиция в отношении женщин стала той позицией, на которую в течение более 400 лет подписались духовенства. Он утверждал, что, поскольку женщины были созданы из ребра Адама, они были предназначены для союза с мужчинами. Однако она должна была стать партнером мужчины только тогда, когда она была биологически незаменима.
Таковы два главных сюжета средневековой литературы о любви: Тристан и Изольда, Ланселот и Гвиневра. Оба о любви замужней женщины и вассала её мужа. Тема опасная, в каком бы душеспасительном ключе она ни раскрывалась, к тому же с 13-го века женщины высшего и третьего сословий всё активнее читали книги. Если верить Данте, именно история о жене Артура спровоцировала начало преступной любовной связи между Паоло Малатеста и женой его брата Франческой («В досужий час читали мы однажды// О Ланчелоте сладостный рассказ»). В результате старший из братьев Малатеста стал Каином… А Данте, встретив два бесплотных духа в соответствующем круге ада, горюет не только о страшной судьбе двух влюблённых, но и о том, что понесённое ими наказание вполне заслуженно.
Аквинский также считал, что, поскольку человек был главой семьи, у него была способность к разуму, которого не хватало женщинам, и с тех пор, как он играл активную роль во время полового акта; мужской пол был явно выше. Что касается брака, Аквинский считал, что у него есть только две рекомендации: это позволило детям задуматься без греха, и это оставило людей вне половых проблем. Аквинский также подробно рассказал о различных сексуальных грехах в соответствующем порядке.
Церковь также заняла самую интересную позицию в отношении проституции, считая, что блуд и прелюбодеяние считаются грехами. Церковь не могла и не хотела запрещать проституцию. Уберите проституток из мира, и вы заполните его содомией. Таким образом, церковь оказалась в интересном положении. Поддержка одного зла, чтобы предотвратить больший, заставила церковь создать множество публичных домов. Однако церковь также осознала, что проституция также является грехом. Мэри Магдалина была присвоена церковью как святой покровитель «падших женщин».
Бывали и другие примеры пагубного влияния романов на умы. Любовь двух нормандских дворян к невесткам французского короля Филиппа Красивого не нашла своего певца, но стала, как говорят, дальним поводом к Столетней войне. Ну да Бог с ним.
Сам Данте, кстати, любил свою Беатриче во вполне средневековом духе: «гений чистой красоты», полурелигиозный символ, бесплотное существо, место которого в раю, а не на земле. Там он её и поместил, рядом с Иисусом Христом; а на земле у Данте была жена, Джемма Донати, и по крайней мере трое детей.
Во всей Европе «дома Магдалины» были построены для размещения женщин, которые видели ошибку своих путей и хотели исправить свое поведение. Эти дома были поддержаны местным патронажем, и местные жители, очевидно, щедро раздавали, поскольку Дом Души в Вене стал самым богатым учреждением в городе.
Реформация оказала существенное влияние на то, как духовенство воспринимало сексуальность. Новые взгляды протестантизма с акцентом на индивидуальность и семью создали важные изменения в канцелярских взглядах на секс. В то время как католическая церковь увидела сексуальный грех как часть падения Адама и, таким образом, выразил некоторую двойственность по отношению к браку и грехам плоти; Протестанты видели брак как спасение от сексуального греха.
Вывод понятен: о любви люди средневековья могли почитать в книгах, коли были грамотны, а жизнь шла своим чередом - отдельно от высоких чувств. И шла неплохо. По крайней мере, человечество не вымерло, а это уже дорогого стоит).
Обычно утверждается, что христианство устанавливает новые отношения между Богом и человеком и что их связывает любовь. Вообще для христианских мыслителей характерно желаемое выдавать за действительное, поскольку они замыкаются в пределы религии, да одной из религий, и в пределы исключительно морали, в которой сущее и должное не смыкаются, но должное постулируется как сущее: Бог есть любовь.
Лютеру, девственность или воздержание от секса были ненормальными условиями, которые могли быть преодолены путем брака, что было так же необходимо людям, как еда и питье. Хотя разделение без повторного брака было единственной формой развода, которую Христос специально санкционировал, Лютер решил принять это как консультативное, а не обязательное. Он считал, что супружеская измена со стороны любого из партнеров автоматически расторгнула брак, и что если женщина отказалась от супружеских прав на своего мужа или одного из партнеров, это помешало другому руководить чистой жизнью, единственной практической альтернативой был развод.
Заповеди: «Возлюби Бога твоего всем сердцем твоим», «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» - считать ли их важнейшими принципами христианской морали или существенно новым отношением к любви? Прежде всего здесь нет новизны. Любить богов и ближнего умели или желали и язычники, да еще как, вплоть до воссоздания их прекраснейших образов. Но отличие христианства от язычества проявилось именно в отказе от эстетики, от восприятия природы и действительности.
Хотя Лютер в первую очередь видел женщин в качестве потенциальных партнеров по браку и сексуальных партнеров, Кальвин сделал несколько более конструктивную точку зрения о том, что женщины также могут быть незаменимыми спутниками и помощниками. Поскольку взгляды Кальвина и Лютера приобрели валюту по всей Европе, католическая идея о том, что брак приемлема прежде всего как способ направить похоть и предотвратить сексуальный грех, уступила место вере в то, что супружеская любовь, а также необходимость производить детей, могут оправдать половой акт.
Отсюда упор на моральном аспекте бытия, на моральном принципе, в отличие от язычества, конкретно греческой античности, в которой упор всегда на всеобъемлющем эстетическом аспекте бытия, при этом должно иметь в виду, что у греков эстетическое заключало в себе и законы государства, и мораль во всех ее проявлениях.
Соответственно существенно отличны, контрастно противоположны античная и христианская концепции любви. Только не в пользу последней, как полагают христианские мыслители. Серен Кьеркегор в «Произведении любви» (1847) утверждал (и это после эпохи Возрождения и Просвещения), что только христианская любовь обладает моральной ценностью, мол, лишь с утверждением христианства впервые в европейской истории любовь становится принципом не только поведения, но и морали.
В то же время, делая новый акцент на важности сексуальности в браке, протестантизм более четко различал между правильным сексуальным выражением и сексуальным нарушением. Этот новый акцент на сексе только в брачных отношениях означал, что протестанты не рассматривали проституцию с той же амбивалентностью, что и католики. Молодым людям было настоятельно предложено выйти замуж и выполнить свои сексуальные желания на брачной кровати, а не искать компанию проституток. На многие из этих новых протестантских ценностей повлияла новая эпидемия, охватившая Европу так же, как началась реформация.
Спрашивается, кто придерживался этого принципа поведения и морали за столетия и тысячелетия европейской цивилизации? Может быть, Августин Блаженный (354-430)? Утверждают даже, что христианская любовь не имеет ничего общего с античным эросом.
«Я прибыл в Карфаген; и стали обуревать меня пагубные страсти преступной любви, - пишет в «Исповеди» Августин, что звучит, как отрывок из новеллы эпохи Возрождения. - Еще не предавался я этой любви, но она уже гнездилась во мне, и я не любил открытых к тому путей. Я искал предметов любви, потому что любил любить; прямой и законный путь любви был мне противен. У меня был внутренний глад пищи духовной - Тебя самого, Боже мой; но я томился не тем гладом, алкал не этой пищи нетленной: не оттого, чтобы не имел в ней нужды, - но по причине своей крайней пагубной суетности.
Возможно, ни один другой аспект человеческой сексуальности не превращал Европу так тщательно во время эпохи Возрождения и Реформации, как распространение болезней, передающихся половым путем. В частности, распространение сифилиса привело к далеко идущим изменениям. У ученых нет консенсуса относительно происхождения сифилиса. Его наиболее очевидным происхождением является Америка, так как она впервые получила широкое распространение в Европе вскоре после возвращения Колумба. Это событие называется Колумбийской биржей.
Другие утверждают, что сифилис был ранее относительно безвредным организмом, который мутировал в более вирулентный патоген, или что он был обычно неправильно идентифицирован как проказа до пятнадцатого века. Независимо от фактического происхождения сифилиса, он стал новой европейской чумой и быстро распространился в конце пятнадцатого века. Он так быстро распространился в результате войны.
Больна была душа моя, и, покрытая струпами, она жалким образом устремилась к внешнему миру в надежде утолить жгучую боль при соприкосновении с чувственными предметами. Но если бы эти предметы не имели души, они могли бы быть любимы. Любить и быть любиму - было для меня приятно, особенно если к этому присоединялось чувственное наслаждение.
Животворное чувство любви я осквернял нечистотами похоти, к ясному блеску любви я примешивал адский огонь сладострастия, и, несмотря на такое бесчестие и позор, я гордился и восхищался этим, в ослеплении суетности представляя себя человеком изящным и светским.
Словом, я пустился стремглав в любовные похождения, которых так жаждал, и совершенно был пленен ими. Милосердный Боже мой! Какой горькою и вместе спасительною желчью растворял Ты для меня эти пагубные удовольствия мои.
Чего я не испытал? Я испытал и любовь, и взаимность, и прелесть наслаждения, и радостное скрепление гибельной связи, а вслед за тем и подозрение, и страх, и гнев, и ссору, и жгучие розги ревности...»
Что же это? Значит, античный эрос никуда не делся, сколько бы о христианской любви не толковали мыслители, особенно хорошенько согрешив смолоду. Пишут, что христианская этика создает новое понимание любви как каритас (жалость, сострадание, милосердие), будто древние греки не знали этого чувства, а только предавались эросу. Утверждают, что на сострадании основаны все нормы и правила христианской этики, правила семейной жизни: живите в любви, не прелюбодействуйте, мужья, любите жен, как тела свои, а жена да убоится мужа, - куда лучше сказано у Плутарха.
Античная этика не исключает ни эроса, ни чисто эстетического восприятия действительности, в частности, женщины, жены. Не исключает она каритас, что нельзя противопоставлять эросу, это явления разноплановые. Пишут, мол, каритас не предполагает выбора, это любовь не к конкретному лицу, как эрос. Но и эрос чаще проступает вообще. Словом, определение средневековой любви, которая во взаимности не нуждается, выводит это понятие из сферы любви как таковой. Это всего лишь схоластическое построение, мистическая риторика во имя пресловутого спасения души.
В Средние века, как и во все иные, любовь проявлялась, только всячески утаенная и нередко трагическая. Такова известнейшая история любви Пьера Абеляра (1079-1142), французского философа, богослова, поэта, и Элоизы, его незаурядной ученицы, письма которой, наравне с его воспоминаниями «История моих бедствий», представляют замечательный литературный документ эпохи.
Пьер Абеляр обрел большую известность как поэт и богослов, которого преследовала церковь, он был осужден на двух церковных соборах за философские положения, признанные еретическими; он полюбил девушку, которая горела любовью к нему, как о том она сама напишет позже:
«Как бы шутя, в минуту отдыха от философских занятий, ты сочинил и оставил много прекрасных по форме любовных стихов, и они были так приятны и по словам, и по напеву, что часто повторялись всеми, и имя твое беспрестанно звучало у всех на устах; сладость твоих мелодий не позволяла забыть тебя даже необразованным людям. Этим-то ты больше всего и побуждал женщин вздыхать от любви к тебе. А так как в большинстве этих песен воспевалась наша любовь, то и я в скором времени стала известна во многих областях и возбудила к себе зависть многих женщин. Какие только прекрасные духовные и телесные качества не украшали твою юность!»
«Бог свидетель, что я никогда ничего не искала в тебе, кроме тебя самого; я желала иметь только тебя, а не то, что принадлежит тебе. Я не стремилась ни к брачному союзу, ни к получению подарков и старалась, как ты и сам знаешь, о доставлении наслаждений не себе, а тебе и об исполнении не своих, а твоих желаний. И хотя наименование супруги представляется более священным и прочным, мне всегда было приятнее называться твоей подругой или, если ты не оскорбишься, - твоею сожительницей или любовницей. Я думала, что, чем более я унижусь ради тебя, тем больше будет твоя любовь ко мне и тем меньше я могу повредить твоей выдающейся славе».
Образованная, талантливая девушка ощущала себя свободной, как гетера, как Аспасия, которую она цитирует в письме, но, увы, общество и время были очень далеки и от античности и от эпохи Возрождения, к тому же ни Элоиза, жившая у дяди, ни Абеляр, который подрабатывал обучением девиц, не имели состояния. Философией он мог заниматься всецело, лишь будучи один, что по сути означало жить, как монах, или им быть. Так проживет свою жизнь Петрарка. Но девушка забеременела, дядя взвыл; Пьер отправил Элоизу к своим родным; ее дядя потребовал, чтобы Абеляр женился, согласились на тайном браке, но тот пошел на месть: оскопил мужа племянницы, что предопределило разлуку. Элоиза постриглась в монахини, Пьер тоже стал монахом. Письма она писала из монастыря.
«Сознаваясь в слабости моего истинно несчастнейшего духа, я не в силах отыскать такое покаяние, которым я могла бы умилостивить Бога, обвиняемого мною все время в величайшей жестокости из-за этой несправедливости; делая этим противное его предначертанию, я более оскорбляю его своим возмущением, чем умилостивляю своим раскаянием.
Разве можно назвать кающимися грешников, как бы они ни умерщвляли свою плоть, если при этом дух их еще сохраняет в себе стремление к греху и пылает прежними желаниями?! Ведь всякому легко признаваться на исповеди в грехах и даже смирять свою плоть внешними истязаниями, но поистине крайне трудно отвратить свою душу от стремления к величайшим наслаждениям...
И в самом деле, любовные наслаждения, которым мы оба одинаково предавались, были тогда для меня настолько приятны, что они не могут ни утратить для меня прелесть, ни хоть сколько-нибудь изгладиться из моей памяти. Куда бы ни обратилась я, они повсюду являются моим очам и возбуждают во мне желания. Даже во сне не щадят меня эти мечтания. Даже во время торжественного богослужения, когда молитва должна быть особенно чистою, грешные видения этих наслаждений до такой степени овладевают моей несчастной душой, что я более предаюсь этим гнусностям, чем молитве.
И вместо того чтобы сокрушаться о содеянном, я чаще вздыхаю о несовершившемся. Не только то, что мы с тобой делали, но даже места и минуты наших деяний наравне с твоим образом так глубоко запечатлелись в моей душе, что я как бы вновь переживаю все это и даже во сне не имею покоя от этих воспоминаний. Нередко мысли мои выражаются в непроизвольных движениях и нечаянно вырывающихся словах...»
Что же остается от «христианской», «средневековой» любви, от любви к Богу, кроме любви Элоизы к Пьеру? Тысячелетия придумывали нечто, угодное Богу, а любовь, какая была и есть, по определению, по природе, не языческая и какая-то там, а чисто человеческая расцветала вновь и вновь.
Пьер Абеляр и Элоиза жили в XII веке, когда расцветает поэзия трубадуров и менестрелей, с культом куртуазной любви, что отзовется в творчестве Данте и его круга поэтов «сладостного нового стиля», предтечей и провозвестников новой эпохи. А христианские мыслители уже не ограничиваются мистикой и моралью, а вплотную приступают к разработке вопросов эстетики, как Фома Аквинский (ок. 1225-1274). (См. статью «Эстетика Ренессанса»).
Самое существенное в куртуазной любви - это поворот от любви к Богу к женщине, всячески униженной в христианском вероучении, но в жизни, как и в языческие времена, выступавшей воплощением любви и красоты. Это был поворот от культуры, пронизанной религиозными установлениями, к светской культуре и к самой жизни, о чем пишет в «Осени средневековья» Й. Хейзинга:
«Ни в какую иную эпоху идеал светской культуры не был столь тесно сплавлен с идеальной любовью к женщине, как в период с XII по XV в. Системой куртуазных понятий были заключены в строгие рамки верной любви все христианские добродетели, общественная нравственность, все совершенствование форм жизненного уклада. Эротическое жизневосприятие, будь то в традиционной, чисто куртуазной форме, будь то в воплощении «Романа о розе», можно поставить в один рад с современной ему схоластикой. И то и другое выражало величайшую попытку средневекового духа все в жизни охватить под общим углом зрения».
«Одним из важнейших поворотов средневекового духа явилось появление любовного идеала с негативной окраской. Разумеется, античность тоже воспевала томления и страдания из-за любви... Переживание печали связывалось не с эротической неудовлетворенностью, а со злосчастной судьбой. И только в куртуазной любви трубадуров именно неудовлетворенность выдвигается на первое место. Возникает эротическая форма мышления с избыточным этическим содержанием, при том, что связь с естественной любовью к женщине нисколько не нарушается. Именно из чувственной любви проистекало благородное служение даме, не притязающее на осуществление своих желаний. Любовь стала полем, на котором можно было выращивать всевозможные эстетические и нравственные совершенства».
Таким образом, попытка создания новой формы любви, основанной на христианской теологии, с ориентацией на мистический аспект любви, с отказом от античного эроса, с новым пониманием любви как агапе, терпит крах. Иначе и не могло быть. Христианство не могло отменить ни законов природы, ни естественный процесс жизни, ни античного эроса, ни античного искусства, с чем боролось тысячелетия, ни любви, ни поэзии, чем была пронизана жизнь во все века, с явлением феномена куртуазной любви, в которой совершился поворот от культивируемой церковью любви к Богу к женщине.
Правда, представления об идеальной любви вызывали неудовлетворенность в самой жизни, как бывает в юности и у романтиков, что преодолевается эротическим аспектом любви, с возрождением античных представлений о любви и красоте.
Петр Киле
